Молитвы разбитому камню - Страница 16

Бремен облачился в любимые хлопковые штаны и синюю рабочую рубашку, а Гейл надела одно из тех свободных белых платьев, в которых обычно путешествовала. Вокруг раздавались до боли знакомые звуки: стрекотали сверчки, в саду пели ночные птицы, возле далекого ручья на разные лады квакали лягушки, в сарае время от времени чирикали воробьи.

На белых бумажных тарелках крест-накрест чернели ножи, Бремен разложил бифштексы и простой салат: редиска и лук с огорода.

Взошла почти полная луна, но звезды все равно светили нестерпимо ярко. Бремен вспомнил, как однажды ночью они лежали в гамаке и ждали, пока по небу проплывет желтый уголек орбитальной космической лаборатории. Сегодня звезды были даже ярче, чем тогда, ведь их великолепия не затмевали огни шоссе и зарево далекой Филадельфии.

Гейл отодвинула тарелку с едой.

«Где мы, Джерри?»

Мысленное прикосновение получилось нежным и не вызвало нестерпимой головной боли.

Он глотнул холодного «будвайзера».

— Мы дома, малыш, тебе не нравится дома?

«Нравится. Но где мы?»

Бремен взял в руку маленькую редиску и принялся сосредоточенно ее рассматривать. На вкус редиска была соленой, терпкой и прохладной.

«Что это за место?»

Гейл посмотрела на темный сад, где среди деревьев мигали светлячки.

«Гейл, назови последнее, что ты помнишь».

— Я помню, как умерла.

Ее слова ударили Бремена прямо в солнечное сплетение. На мгновение он потерял дар речи.

— Я никогда не верила в жизнь после смерти, Джерри. «Лицемерные родители-фундаменталисты, мать напивалась и рыдала над Библией». Ты же понимаешь… Я не… Как мы можем…

— Нет. — Он поставил тарелку на подлокотник и наклонился вперед. — Должно быть объяснение.

«Как мне начать? Потерянные годы, Флорида, жаркие городские улицы, школа для слепых и умственно отсталых детей».

Гейл открыла рот от изумления, когда увидела эту часть его жизни. Жена почувствовала ментальный блок, но не стала выспрашивать, что именно он от нее скрыл.

«Робби. Установить короткий контакт. Может быть, поставить кассету с музыкой. Падение».

Он прервался, чтобы глотнуть пива. Хором стрекотали сверчки. Дом чуть светился в призрачном сиянии луны.

«Джерри, где мы?»

— Гейл, как ты очутилась здесь? Что ты помнишь?

Они уже поделились друг с другом этими образами, но, проговаривая, вспоминать было гораздо легче.

— Темно, потом мягкий свет. Покачивание. «Вернее, меня покачивали. Я держала что-то, меня держали». Потом я шла. Увидела тебя.

Бремен кивнул и с наслаждением прожевал последний, подгоревший кусок бифштекса. «Это же очевидно, мы вместе с Робби». И он послал ей образы, которые невозможно было выразить словами. Водопады касаний. Пейзажи запахов. Сила, движущаяся в темноте.

«С Робби? — эхом откликнулась Гейл. — Как это?»

«У него в сознании».

— Но как?

К Джерри на колени вспрыгнула кошка, он лениво погладил ее и посадил обратно на землю. Джернисавьен раздраженно вздернула хвост и повернулась к нему спиной.

— Ты же читала множество историй о телепатах. Когда-нибудь встречала полностью осмысленное объяснение этого феномена? Почему одним телепатия доступна, а другим нет? Почему одни думают громко, как в мегафон, а другие — едва слышно?

Гейл задумалась. Кошка смилостивилась и позволила почесать себя за ушком.

— Ну, была одна неплохая книга… нет, им удалось передать эти ощущения только приблизительно. Нет. Обычно это описывают как нечто вроде радио или телевидения. Ты же сам все знаешь, Джерри. Сколько раз мы об этом говорили.

— Ага.

Он уже пытался передать Гейл свою мысль. Ментальные прикосновения смешивались со словами. Образы сыпались один за другим, как листы бумаги из неисправного принтера. Бесконечные кривые Шредингера говорили гораздо яснее слов. Коллапс вероятности изгибался в биноминальной прогрессии.

— Словами, — попросила Гейл.

Джерри в очередной раз удивился: после всех прожитых вместе лет она до сих пор не всегда может смотреть на вещи его глазами.

— Помнишь мой последний проект, тот, на который я грант получил?

— Про волны?

— Да. Помнишь, о чем он был?

— О голограммах. Ты показывал мне работу Голдмана в университете, — ответила Гейл. В сгущавшейся темноте она казалась расплывчатым белым пятном. — Я тогда почти ничего не поняла. А вскоре заболела.

— Они изучали голографию, — быстро прервал жену Бремен. — Но на самом деле группа Голдмана работала над аналогом человеческого сознания… мысли.

— И какое отношение Голдман имеет… ко всему этому? — Рука Гейл изящным жестом очертила задний двор, ночь, яркие звезды над головой.

— Некоторое имеет. Предшествующие теории умственной деятельности многого не объясняли — например, последствий удара или инсульта, способности к обучению, функций памяти, не говоря уж о самом процессе мышления.

— А теория Голдмана это объясняет?

— А это пока не совсем теория. Просто совершенно новый подход, который объединял недавние исследования в области голографии и определенное направление математического анализа, разработанное в тридцатых годах одним русским математиком. Вот тут им как раз и нужен был я. На самом деле довольно просто. Группа Голдмана снимала сложные электроэнцефалограммы и томограммы, а я брал их данные, проводил анализ Фурье и затем включал их в различные модификации волнового уравнения Шредингера. Мы выясняли, работает ли это по принципу стоячей волны.

— Джерри, мне пока не очень понятно.