Молитвы разбитому камню - Страница 71

Есть, конечно, несколько памятников, которые просто невозможно опошлить, как ни старайся. Например, придя ночью к Мемориалу Линкольна, трудно не почувствовать себя главным героем фильма «Мистер Смит едет в Вашингтон». После первого такого визита я, помнится, три дня запинался, как Джимми Стюарт.

Но постойте у монумента чуть подольше, и вы почти наверняка услышите, как там, за мраморными стенами, шушукаются бюрократы и разработчики из компании Уолта Диснея. Через полгодика приедете посмотреть на памятник, а старик Линкольн встанет, зачитает голосом Хэла Холбрука свою вторую инаугурационную речь, перейдет вброд фонтан и отправится на улицу Конституции бить чечетку.

Бездна вкуса, кто спорит.

Еще есть поля сражений Гражданской войны.

Вы наверняка бывали в Геттисберге. Многие честные и искренние люди старались этого не допустить, но город и окрестности все равно испакостили всевозможными статуями и монументами. Служба национальных парков воздвигла жуткую фаллическую башню, причем на самом высоком холме, так что теперь никому не избежать созерцания типичного для двадцатого века уродства. В музее переливаются огоньками компьютеризированные диорамы, а в окрестных магазинах можно купить соответствующие футболки.

Бог с ним со всем. Это все равно не имеет значения.

Ведь, как и на других, менее знаменитых полях сражений той войны, в Геттисберге ощущается особое напряжение, которое воздействует на зрителя почти физически; поверить в такое трудно — нужно побывать там и прочувствовать самому. Одержимое место во всех смыслах слова, полное призраков. Ни в одном шотландском замке, ни в одном капище друидов, ни в одной египетской пирамиде вы не услышите такого громкого хора мертвых голосов, взывающих к живым.

И тем не менее трудно найти место более трогательное и спокойное.

Этот рассказ вырос — в буквальном смысле слова — из одного маленького примечания в книге, но я изо всех сил старался достоверно передать исторические детали. Могильники существуют на самом деле. Как писал Гленн Такер в классическом труде «Геттисбергская кульминация», утверждают, что по этим землям до сих пор бродят беспокойные души солдат из Северной Каролины, погибших во время Геттисбергской бойни. Лейтенант Монтгомери побывал там в 1898 году, тридцать пять лет спустя, и Джон С. Форни рассказал ему про суеверия и страхи местных жителей. Фермеры категорически отказываются работать в полях после наступления темноты.

Мой полковник Айверсон, разумеется, вымышленный персонаж. Настоящий полковник Альфред Айверсон-младший действительно послал свою бригаду на смерть, и его действительно отстранили от командования после того, как немногие выжившие солдаты отказались ему подчиняться. Но про настоящего Айверсона достоверно известно лишь, что он, скорее всего, был политическим ставленником, ничего не смыслившим в военном деле. Также следует отметить, что некий Джессуп Шидс действительно построил дом на геттисбергских полях, как раз там, где Двадцатый северокаролинский полк столкнулся с Девяносто седьмым нью-йоркским. Местные историки утверждают, что Шидс частенько угощал прохожих вином. Виноград он выращивал на плодородной почве могильников Айверсона.

~ ~ ~

В детстве я не боялся темноты, зато к старости стал умнее. Хотя причаститься к той тьме, которая теперь подступает все ближе, мне пришлось именно тогда, в десять лет, далеким летом 1913 года. Хорошо помню ее вкус. Даже теперь, спустя три четверти века, когда я вскапываю землю в саду или ступаю ночью на зеленую траву на заднем дворе моего внука, по спине у меня пробегают ледяные мурашки.

Прошлое осталось в прошлом, умерло и похоронено — так обычно говорят. Но даже глубоко в земле ничто не умирает, наоборот — тянется в настоящее, выступает на поверхность узловатыми искривленными корнями. Я сам похож на такой корень. Но кому мне поведать свою историю, кому рассказать обо всем? Дочь умерла от рака в 1953 году. Внук уже и сам не молод, типичный отпрыск эйзенхауэровской эры, — тогда все только и делали, что готовились к светлому будущему, такие сытые, довольные. Уже четверть века Пол преподает в старшей школе естественные науки, и расскажи я ему про тот жаркий июльский день 1913 года, он решит, что я спятил. Вернее, впал в старческий маразм.

Правнук и правнучка относятся к странному поколению, которое обращает мало внимания даже на разницу между полами, подумаешь — мелочь какая. Они не в состоянии постичь мое детство, пришедшееся на годы перед Первой мировой, — конечно, для них это седая древность. Что уж говорить о задубевшей кровавой истории Гражданской войны, связь с которой я до сих пор храню. Правнуки страшно похожи на тех безмозглых разноцветных гуппи, что Пол держит в своем дорогущем аквариуме: никаких тебе пугающих океанских течений всемирной истории, уютное невежество, и плевать им на то, что было до них самих, до MTV и гамбургеров.

И вот я сижу в одиночестве у Пола на террасе и рассматриваю старый снимок, на котором изображен серьезный десятилетний парнишка в скаутской форме. Почему мы теперь никогда не сидим на крыльце перед домом, не смотрим на прохожих, на оживленные улицы, почему вечно прячемся в огороженных заборами задних двориках? Я уже и забыл, как и когда мы так изменились.

Парнишка одет явно не по погоде, ведь день выдался жаркий. На мальчике тяжелые, мешковатые шерстяные штаны и гимнастерка, широкополая форменная шляпа, голени затянуты в краги почти до самых коленей. Не улыбается, серьезный донельзя — типичный американчик в миниатюре, хотя так американских пехотинцев станут называть только спустя четыре года, когда начнется Первая мировая. Разумеется, это я стою ясным июньским днем возле фургона мистера Эверетта, развозчика льда, готовый отправиться в путешествие. Никто тогда и не догадывался, каким долгим оно окажется, в какие неизведанные края заведет.